Наткнулась на упоминание дочки «железного Феликса» — в черном списке карательной психиатрии.
Маргарита Феликсовна Тальце по-своему продолжила дело отца : заведовала 4-ым отделением института Сербского, дававшим экспертизу политзаключенным. Она, признавшая Григоренко психически больным, стала доктором медицинских наук. (Упоминается в его книге “В подполье можно встретить только крыс”)
Отрывки из воспоминаний Виктора Давыдова — журналиста, правозащитника, корреспондента “Хроники текущих событий”, тоже прошедшего через «Серпы».
«Известно, что в Освенциме, чтобы не шокировать новоприбывший «контингент», была построена копия обычного вокзала. Институт Сербского является точно таким же «освенцимским вокзалом». После тюрьмы там расслабляешься, поддаешься на вроде бы человеческое отношение врачей и забываешь, что каждое сказанное тобой слово не только может быть, но обязательно будет использовано против тебя. /…/
После заключения из Сербского я сразу стал тем, кого у Оруэлла называли non-person. Никакие следственные документы уже не давали подписывать, даже обвинительное заключение, суд проходил без меня. Он определил отправить меня в специальную психиатрическую больницу МВД (СПБ).
Политическая психиатрия возникла еще при Сталине, но до и после него у этого вида репрессии были разные функции.
Лучше всех преимущества карательной психиатрии понимал Андропов, который ее всячески расширял: так, известен даже проект целого «психиатрического ГУЛАГа», который Андропов продавил через Политбюро в конце 1970-х годов. Проект предполагал создание еще шести СПБ и значительное увеличение числа коек в психиатрических больницах — на 60 тысяч. /…/
…у заключенных СПБ не было фиксированного срока, и он никак не коррелировался со сроком статьи. Я видел людей, у которых по статье было максимумом три года, а сидели они и по восемь, и по двадцать лет.
Ну и, наконец, самое главное — это нейролептики. В лагерях политзеки тоже сидели в жутких условиях, там были и ледяные карцеры, и голод, но всему этому можно сопротивляться, собрав силу воли. А нейролептики волю и сознание разрушают в нуль. В политлагерях постоянно проводились голодовки, в СПБ голодовка известна только одна, и то потому, что о ней вовремя смогли сообщить на волю и за границу. Попытки были. Тогда голодающего привязывали к койке и кололи аминазином и галоперидолом. И через неделю он уже делает все, что ему говорят, потому что вообще не соображает, что делает. Был человек — и нету, хотя физически вроде бы и существует, ну разве слюна течет.
В конце октября 1980 года меня привезли в СИЗО-2 Казани, где находится психиатрическое отделение. Там зеки сидели уже после суда, ожидая перевода собственно в Казанскую СПБ. Отделение было рассчитано примерно на 200 человек, сколько сидело в реальности, трудно сказать, потому что камеры были забиты, как в 1937 году, заняты были даже все места под нарами. /…/
…у медсестры уже лежало два шприца: большой с аминазином и маленький с галоперидолом. /…/
«Лечитесь. У нас лечатся все».
И вот это было самое страшное. Не режим, не постоянное унижение, не неудобства — нейролептики. В Казани я получал дважды в день по 15 миллиграмм мажептила — теперь это лекарство не применяется — и на ночь стомиллиграммовый шарик аминазина.»
Сейчас Виктор Давыдов издает “Новую Хронику текущих событий” https://www.ixtc.org/about-project/
Егор Летов о своём пребывании в психиатрической больнице в 1985 году.
«…Меня же отправили в «психушку». Пока не началась перестройка, меня оттуда выпускать не хотели. Там я провел три месяца.
Я находился на «усиленном обеспечении», на нейролептиках.
До психушки я боялся того, что есть некоторые вещи, которых человек может не выдержать. На чисто физиологическом уровне не может. Я полагал, что это будет самое страшное. В психушке, когда меня стали накапливать сверхсильными дозами нейролептиков, неолептилом — после огромной дозы неолептила в один момент я даже временно ослеп — я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти. Это «лечение» нейролептиками везде одинаково, что у нас, что в Америке. Все начинается с «неусидчивости». После введения чрезмерной дозы этих лекарств типа галаперидола человеку приходится мобилизовать все свои силы, чтобы контролировать тело, иначе начинается истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок; он превращается в животное, кричащее, вопящее, кусающееся.
Дальше следовала по правилам «привязка». Такого человека привязывали к кровати, и продолжали колоть, пока у него не перегорало, «по полной». Пока у него не наступало необратимого изменения психики. Это подавляющие препараты, которые делают из человека дебила. Эффект подобен лоботомии. Человек становится после этого «мягким», «покладистым» и сломанным на всю жизнь. Как в романе «Полет над гнездом кукушки».
В какой-то момент я понял, чтобы не сойти с ума я должен творить. Я целый день ходил и сочинял; писал рассказы и стихи. /…/
В один прекрасный день я понял, что-либо сейчас сойду с ума, сломаюсь, либо мне надо бежать отсюда. Например, когда выносят бачки, мусор, приоткрывают двери. Но бежать только для того, чтобы добраться до девятиэтажки, которая стояла поблизости и броситься оттуда вниз.
В основном так поступали пациентки из женского отделения, которые повторяли этот суицидальный маршрут почти ежедневно. Они ускользали из отделения, добегали до девятиэтажки и бросались. Дальше убежать было невозможно.»
Рисунок Михаила Шемякина, помещенного на принудительное лечение в психбольницу
p.s. Много споров,была ли Маргарита Феликсовна, действительно, дочерью Дзержинского (как она рекомендовалась) — спор без фактов, Григоренко берет в кавычки, — но уж идейной точно.
А отец Дзержинского преподавал Чехову математику…
Воспоминания Бродского и Шемякина о своем «лечении» в психушках
«Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело» — Бродский, принудительно отправленный в ленинградскую психбольлницу №2, «на Пряжку».
p.s.Мою маму по знакомству устроили на Пряжку: 15% надбавка, ночной сон на дежурстве — считалось блатным местом. Она отдежурила пробное дежурство и сбежала обратно в родилку (где ни сна, ни денег). Рассказывала, как раз, как накидывают «намордник», скручивают мокрыми простынями, пытают инсулиновой комой и серой. «Очень страшно! Больные производят впечатление нормальных, а коллеги — садистов. Лучше уж трудной работой помогать рождению человека, чем легкой — убивать».
Многие делают иной выбор.
Шемякина в психбольнице лечили от буржуазного искусства.
«Раздевали догола, привязывали к столу в комнате небольшой. Перед тобой — огромный полированный отражатель с лампочками. Наушники надевают, укол, ты весь в проводах». Так пытались выработать «рефлекс на правильных художников» и вызвать отторжение буржуазного искусства.
«Произносили — «Репин», «Шишкин», «Айвазовский», и вдруг истошный крик — «Пыкассо», потом включаются эти лампы и огромное пересечение световых линий. И потом ты снова в темноте полной» — Михаил Шемякин о пребывании лечении в психбольнице.
Главным образом три средства: аминазин, от которого человек впадал в спячку, глубинную заторможенность, переставал понимать, что с ним происходит; сульфазин, или, сера, который вызывало сильнейшую боль и лихорадку, температура тела поднималась до 40-41 ºС и продолжалась два–три дня; «укрутка» (или «конверт»). Последнее считалось самым тяжелым, так как человека плотно заматывали с ног до подмышек мокрой, скрученной жгутом простыней или парусиновыми полосами.
Профессор Случевский (кличка «Палач») решил провести своеобразный мастер-класс для слушателей ВМА. Для этого он собрал графические работы М. Шемякина, которые были выполнены им в стационаре. В аудиторию, где были развешены рисунки, привели в нижнем белье пациента, и «Палач» начал наглядно демонстрировать процесс установления (подтверждения) диагноза. Он начал задавать вопросы типа «Какой сегодня год? В каком городе вы находитесь?» и т. д. На что получал правильные и четкие однозначные ответы. Затем он спросил: «Так, Шемякин, вам никогда не кажется, что вы теряете ориентацию и находитесь в Санкт-Петербурге, так как все рисунки подписаны «СПб»?» В ответ Михаил четко ответил, что ничего подобного, «СПб» означает «Специальная психиатрическая больница», что вызвало ураганный хохот аудитории.
Посрамленный «педагог» за этот этюд назначил пациенту двойную дозу серы.
Шемякина удалось вытащить из психушки через полгода.
Медикаментозное «лечение» привело к тяжелому абстинентному синдрому и серьезным последствиям для психики, которые художнику удалось преодолеть только через год благодаря отъезду на Кавказ, в Сванетию, где он жил как отшельник.
К 50-летнему юбилею «расширения сети психбольниц и использования психбольниц для защиты интересов советского государства и общественного строя».
Важно помнить, каким образом сохраняли страну, по которой некоторые так ностальгируют.
Источник: https://www.facebook.com/vera.sokolinskaya.9/posts/2313691052109900