Александр оказывал помощь мариупольцам “до последнего пациента”, даже когда часть больницы уже заняли оккупанты. Из города он уехал 17 апреля и, преодолев путь через РФ и европейские страны, приехал в Украину.
Далее – его прямая речь.
Мы не были готовы к работе в военных условиях
– Мы с коллегами до последнего не верили, что начнется полномасштабное вторжение. Мариуполь был защищен. У нас же полк “Азов” был, у них в Широкино были хорошие укрепления. 24 февраля мы шли на работу как обычно по своему графику. Мы детей из отделения отпустили домой, остались только тяжелые, в основном с перитонитом.
У нас было подготовлено бомбоубежище. Мы его обустроили, снесли туда воду, продукты, запасы лекарств. Эти лекарства нас очень выручили.
Ибо света не было, и мы не могли готовить стерильный материал. У нас были комплекты как для военных, то есть мы могли сразу брать и оперировать. Мы их сразу оценили, когда свет отключили. Генератор у нас был, реанимация на нем работала, но автоклавная к нему не была подключена. Запасов медикаментов было достаточно, в роддоме были запасы крови.
Во время обстрелов в Сартане уничтожили больницу, погибли 4 человека, еще 9 ранены
Оккупанты обстреливают Мариуполь из реактивной артиллерии: есть раненые (ВИДЕО)
В Мариуполе обстреляли общежитие для переселенцев из зоны ООС
6 марта с утра начался массированный обстрел Центрального района города. Люди вышли готовить еду на кострах. И их просто расстреливали. Не так, что мина где-то случайно попала, это были целенаправленные убийства гражданских. Потому что с 6 утра в нашу детскую больницу потоком везли раненых без остановки. С оторванными руками, ногами, ранениями брюшной полости. Ужас. И этот поток не останавливался.
Из-за обстрелов боевиков в Мариуполе погиб 18-месячный ребенок (ФОТО 18+)
В Мариуполе за 14 часов россияне ранили 200 мирных жителей. Какая там сейчас ситуация
Тогда еще работала скорая помощь. Операционные были постоянно заняты. Мы оперировали на каталках, мы оперировали на полу в операционной, клали на пол носилки и так зашивали небольшие раны. Более серьезные ранения, конечно, на операционном столе под наркозом.
Мы не успевали. Мы “захлебывались”. Нас когда-то готовили, мы проходили семинары по военной медицине, но на практике это совсем не так, как на лекциях. Мы детские врачи, но война поставила нас в такие условия. Люди поступали и поступали.
Детский хирург – это более сложная специальность, чем взрослый. У нас очень высококвалифицированный персонал. Но к работе в военных условиях никто не был готов.
Утром привозили по 30-40 раненых, врачам приходилось их сортировать
Обстрел тогда был одновременно по всему центру Мариуполя. Убитые и раненые были в каждом дворе. И всех раненых везли в нашу детскую больницу, потому что мы ближе.
Когда начались эти страшные обстрелы, все медики выходили на работу уже не по графику, они просто работали каждый день. Особенно те, кто жил недалеко от больницы. Правда, некоторые сотрудники, жившие в окрестных селах, из-за постоянных обстрелов уже не могли добраться до работы. Нам их не хватало, но находившиеся в больнице увеличили нагрузку. И мы справились с этим потоком раненых.
В первые сутки этих массированных атак россиян у нас возникла чисто военная сложность — сортировка раненых. В гражданское время в медицине такого нет, мы не выбираем, кого спасать в первую очередь. А потом пришлось.
В 6 утра завезли 30-40 раненых, и они все лежат: в операционной, на полу, у входа в больницу… Сначала хирург ходил и в этой массе выбирал тяжелого раненого, которого, по его мнению, нужно срочно брать в операционную, а потом шел его зашивать.
Но хирург должен оперировать, а не заниматься сортировкой, потому что так мы тратим время. Где-то до обеда мы поняли свою ошибку, и на сортировку выделили отдельного хирурга, который оценивал тяжесть и сортировал раненых, а остальные врачи только оперировали. Так мы сэкономили драгоценное время. Я только слышал “Александр Васильевич, следующий с проникающим ранением брюшной полости”, и мне сразу клали его на стол, я почти не выходил из операционной.
Оккупанты сбросили бомбы у штабов международного и украинского Красного Креста, — Азов
В Мариуполе российские оккупанты попали в здание областного управления ГСЧС (ВИДЕО)
Был такой случай, когда работала другая бригада, стол был занят, я вышел в коридор, там сидит бабушка. Спрашиваю ее о случившемся, говорит, осколок в подошве. Объясняю ей, что операционная занята, прошу присесть пока подождать на стуле. А сам пошел за инструментом, вернулся и там в коридоре и вытащил тот обломок. Говорю ей: “Забирать на память будете?”, а она отвечает: “Да зачем он мне сдался!” (смеется – ред.) Сделали перевязку и она пошла домой.
Большинство раненых – те, кто шел за водой или готовить еду
К нам поступали гражданские. А когда их ранило? Когда они выходили за водой. Чтобы еду приготовить, чтобы покормить детей.
Люди поступали в больницу с 6 утра и где-то до 9 вечера. Позже уже попадали одиночные пациенты. Иногда рабочий день начинался в 5 утра. Потому что бабушки, ну вы понимаете, (улыбается, — ред.) вставали раньше, и шли сварить кашку. Они надеялись, что в такую рань обстрелы их обойдут. Но не обходили. У оккупантов не было графика, они били круглосуточно. И часто в 5 утра к нам поступали старушки с очень тяжелыми ранениями.
Мы оперировали до 1-2 часов ночи. После всех раненых уже переводили в реанимацию, оставалось пару часов на отдых.
Но поспать нормально не удавалось. Холод не давал. Все, что было теплого — это больничные одеяла. Но они не сильно помогали. Окна разбиты, сквозняк. Температура что на улице, что у нас в помещении одинаковая. Просто прикрыл глаза на немножко. А мины вокруг взрываются.
В осажденном Мариуполе от обезвоживания скончалась 6-летняя девочка. Какая сейчас ситуация в городе
Света, отопления, воды ничего не было. Был голод. Какие-то запасы оставались на пищеблоке, но не было света, чтобы нормально это приготовить. Наши сотрудники пытались готовить, как могли. Раз в сутки мы тарелку каши получали. Вот и весь наш рацион. И целый день не отходили от операционного стола. Представляете? Это я сейчас могу размышлять. А тогда… как мы выжили, я не знаю.
Если бы не было нашей больницы, раненые в центре погибли бы
Все люди поступали в шоке. Если из шока не вывести – раненый умрет, хоть делай ему операцию, хоть не делай. Условия были ужасающие, но мы очень быстро сориентировались.
В начале, когда нужно было обезболивание, я командовал: “Давайте наркотик!”. Медсестра бежала, искала ампулу, набирала в шприц, бежала, вводила. А там 30-40 раненых и всех нужно обезболить, это противошоковое. Час так проработали. Потом медсестра набрала по 10 шприцев и начала сразу вводить, дошло до автоматизма.
В медицине очень много документации. Мы с самого начала поняли, что не успеваем писать все эти истории болезней. Вот я первого прооперировал, его забрал реаниматолог, а мне на стол сразу кладут второго, такого же тяжелого, операция на два часа, проникающее ранение в брюшную полость. Невозможно было все это писать. Мы едва успевали оказывать помощь.
Единственное, что вели, это журнал раненых. Его вела одна санитарочка. Туда записывала ФИО, адрес и диагноз. И я даже не уверен, что она успевала всех вносить по крайней мере в этот журнал. Такой огромный был поток раненых.
Все палаты были убиты. У рентген-кабинета было место, защищенное от мин, там тоже ставили кушетки. На полу в коридорах на матрасах люди лежали. Второй этаж мы не занимали, потому что очень опасно, туда залетали мины.
Оккупанты бомбили больницы, на наш роддом сбросили авиабомбу
Оккупанты бомбили больницы. К нам перевезли недоношенных новорожденных в кювезах из разбомбленного Перинатального центра. О левобережном роддоме речь не шла, тот район в первую очередь равняли с землей, поэтому деток с неонатологами привезли к нам. 9 марта разбомбили и наш роддом.
В Мариуполе авиабомбой уничтожили детскую больницу (фото, видео)
У нас тогда как раз закончились все операции, прооперированных увезли в реанимацию, новых только готовили, и мы, все бригады, вышли в предоперационную. Мы метров 200 находились от эпицентра, где упала авиабомба. Мы же привыкли к минам: различали 82 мм, 120 мм, “град” мы тоже уже знали. Но это было в десятки раз сильнее.
Больница после взрыва авиабомбы
https://freeradio.com.ua/ru/bol-v-ynstahram-chto-perezhyl-khyrurh-yz-maryupolia-kotoryi-teper-probuet-borotsia-s-ptsr-cherez-ystoryy-monoloh/
Мы все стояли. Взрыв. Такое впечатление, что попало в нас. Доля секунды. И мы поняли, что пришел конец. Всем. Пол поднялся, это очень похоже на землетрясение. Нас там было человек 10-12, сразу после взрыва все упали на пол. И начали ползти к стене. Потолок начал падать нам на головы. Мы ведь не разбирались, что там падает. Подумали – бетонная плита, перекрытие. Все прятали головы. Пытались, чтобы плита хотя бы прямо не придавила, потому что она может упасть и по касательной. Мы лежали на полу и ждали этого момента. Когда вся пыль и грязь с потолка улеглись, мы увидели, что плита удержалась. Вылезли и начали смотреть … Окна все вынесло, в реанимации все снесло, операционную мы укрепляли, поэтому там немного удержалось.
После авиаудара остались работать только хирургия, травматология и реанимация. Бедные беременные со всего города бежали к нам. У нас была акушер-гинеколог, у нас в отделении она принимала роды и делала кесарево сечения.
Часть беременных после авиаудара перевели в областную больницу. А двух раненых беременных принесли к нам. Мы их зашили и тоже отправили в областную больницу, тогда еще была возможность туда проехать.
Большей части пациентов некуда было возвращаться из больницы
С 6 по 16 марта были самые безумные обстрелы. Когда разбомбили операционную, мы не могли помогать.
В больнице оставались только тяжелые раненые и те люди, которым некуда идти. Мы им говорим: “Станет немного легче, пойдете домой”. А в ответ: “Мне некуда идти. Моя квартира сгорела, дом разрушен, родственников убило. Доктор, ну куда я пойду?”. И таких людей в больнице больше половины — тех, кому некуда идти.
Людей раненых забирали в основном с улиц. Обстрелы круглосуточные. Родственники ничего не знали. Вот вышел, пошел за водой, и все пропал. Они сидят дома, боятся выйти на поиски, потому что обстрелы круглосуточные. А он остался живой, но ранен. И из больницы не может сообщить родственникам, где он, и что он жив.
А была такая история. У мужчины открытый перелом голени. А жена пришла с ул. Бахчиванджи (приблизительно 2 км до больницы — ред.) к нему в больницу пешком под обстрелами. Двоих детей оставила дома. Я очень удивился, как она дошла, ведь обстрелы не прекращались, и это вроде не очень далеко, но в тех условиях каждый метр давался тяжело. Она, бедная, увидела его, снова пошла домой за машиной (она у них чудом уцелела), и приехала, забрала его домой.
Оккупанты заняли полбольницы и удивлялись, какая она была красивая
Я так очень осторожно тролил их: “Вы же нас освободили. Вот от этого отделения освободили”. Это не потому, что я такой герой и храбрец, просто один из мобилизованных оккупантов оказался моим земляком (я не из Мариуполя родом), он очень обрадовался и всюду ходил за мной.
Но с ними беседовать бесполезно. Когда ты стоишь глаза в глаза, он направляет на тебя “калашникова”, а ты видишь, что он под наркотиками, к тому же психопат — это страшно. Он понимает, что он неправ, он никого не освобождал, он убивал и жег город. Но ему хочется доказать, что он прав.
И этот психопат постоянно доставал меня, хотел, чтобы я сказал, что они молодцы, и все правильно сделали. А я спрашиваю: “Отчего меня освободили? Квартиру сожгли, дом разрушили, жену убили, работы тоже фактически нет. А у него единственный аргумент: “Вы 8 лет бомбили Донбасс”. У меня дочь из Донецка, я был у нее в 2014 году. Донецк был целый. Я не знал, выстрелил бы он или нет. Но он видел, что рядом этот мобилизованный “земляк” стоит тоже с автоматом. И не стал стрелять по мне.
Среди них были алкаши, наркоманы, психопаты. Они сломали наше хранилище с лекарствами, искали наркотики. Но наркотические препараты мы отдельно спрятали так, что они не нашли.
Оккупанты — “герои” перед нами, гражданскими. По ул. Бахчиванджи наши стояли, а у нас в больнице оккупанты. Когда дали наши им чертей, те приползли назад и стали искать, что выпить, геройство их уменьшилось. Потом часть пропала, думаю, наши их ликвидировали.
Была ситуация. Оккупант с оружием пьяный начал приставать к женщинам, женщины наши спрятались в подвал, мужчины его не пускали, пошел куда-то. Через полчаса бегают другие оккупанты этого ищут, нигде нет. Начали вопить, что его украинская ДРГ похитила. Но кому он нужен? (смеется – ред). А темно уже было, поздно, они испугались выходить на улицу его там искать.
У нас у центрального входа была площадка, где мы складывали трупы. Там штук 40 было. И носилки, на которых их несли, мы там и оставляли.
И вот на рассвете этого пропавшего нашли на этих носилках. Он там заснул. Его разбудили, а он говорит: “Понимаете, я здесь устроил засаду, здесь ДРГ и снайпер. Всю ночь здесь следил за снайпером, но тот, гад, скрылся”.
Снайперы — это было их любимое, они им всюду мерещились. Под этим предлогом и стреляли по всем домам. Кричали, что снайпера ищут.
Сейчас я рассказываю это как анекдот, но тогда было не смешно.
Мечтаю вернуться в Мариуполь и восстанавливать больницу
Я уезжал с посттравматическим синдромом. Я очень многое перенес. И все мариупольцы. Как мы вообще выдержали? Но нет такой таблетки, которая бы нам помогла. У меня погибла жена, сгорела квартира, дом разрушен.
Я уезжал 17 апреля. У меня ничего не было. Я остался в том, в чем вышел на работу. И когда я уезжал, у меня были мысли, что здесь меня уже ничего не держит, больше я в Мариуполь не приеду. Выехать тогда было очень тяжело, мне дочь помогла через Донецк, Россию, Европу вернуться в Украину.
Я не уезжал из города, пока мы последнего раненого не отправили в областную больницу или домой. Нас оставалось два врача. Раненые все понимали, говорили, что если мы уедем, они все умрут. Вот берет раненый тебя за руку, смотрит в глаза и спрашивает: “Доктор, вы нас не бросите?”. Они же понимали, что по закону меня там никто не держит, чтобы спастись самому, я могу уехать.
Что я понял для себя – нельзя замыкаться в себе. Свою беду нужно направлять в общение. Стоит рассказывать о своем опыте. И тогда горе никуда не девается, но его острота немного уменьшается. А когда сидите и просто себя жалеете, запускается механизм, что вам становится еще хуже, и из посттравматического синдрома вы не выходите.
И нужно максимально отвлекаться, кто может работать, еще чем-то заняться. Я инстаграм завел, там отвлекаюсь. Там мне начали писать мамочки, чьих детей я оперировал когда-то. Вспоминают, благодарят. Это очень поддерживает.